Что даст своей стране человек, который злоупотребляя свободою, выбирая криводушно, голосуя продажно, решая все вопросы по прихоти своих страстей и по нашепту своих личных интересов?

Что сделает из политической свободы человек, если сам он остался рабом своих страстей и своей корысти? Что даст своей стране человек, который собственную жизнь превратил в сплошное падение и унижение, злоупотребляя свободою слова, печати, собраний, выбирая криводушно, голосуя продажно, решая все вопросы общины и государства по прихоти своих страстей и по нашепту своих личных интересов?

Вообще, свобода состоит в том, чтобы всюду (и в одиночестве, и в общении, и в общественных организациях) располагать внутренней силой и способностью самостоятельно и ответственно стоять перед лицом Божиим и служить делу Божию на земле.

Свобода есть как бы духовное самобытие или самостоятельное духовное пение.

Ни Церковь, ни приход, ни семья, ни корпорация, ни государство не уполномочены подавлять это самобытие и приводить к молчанию это самостоятельное духовное пение.

Напротив, это значило бы для них приступить к самоослаблению и саморазрушению: ибо свободный человеческий дух есть сильнейший и драгоценнейший оплот общественной жизни, и хор, в котором умолкнут все поющие голоса, перестанет существовать.

Здание крепко лишь тогда, когда крепки составляющие его камни – каждый порознь. А в духовном плане дело обстоит так, что именно такие самостоятельные и самобытные люди способны наилучшим образом создавать и поддерживать сцепление и прочность общественной организации.

Само собой разумеется, что во всех этих общественных соединениях имеется некий авторитет: в Церкви — авторитет духовный и освященный; в семье — природный, возникающий из естественной связи и любви; в государстве — авторитет, основанный на силе, патриотически углублённой и облагороженной правом.

Но задача этого авторитета состоит не в том, чтобы подавлять духовную самостоятельность человеческой личности, но в том, чтобы строить на ней внешний порядок и общую жизнь организации.

Все повеления и все запреты этого авторитета обращаются именно к духовно самостоятельному лицу (субъекту права), чтобы войти в его душу и побудить его направить согласно им своё внешнее поведение.

Слова этого авторитета (законы, распоряжения, увещания и т. д.) должны быть свободно приняты человеком и свободно вменены им себе самому; тогда они как бы исчезнут в свободном признании лица и не только не создадут никакого подавления его свободы, но, напротив, укрепят её и наполнят её жизненным содержанием.

Такое свободное признание и самовменение называется лояльностью (от франц. loi – закон).

Лояльность не унижает и не подавляет человека.

Томас Карлейль (британский писатель, считал, что историю творят исключительные личности, которые исполняют , тем самым, божественное предначертание, и двигают человечество вперёд, возвышаясь над толпой ограниченных обывателей – авт.) был глубоко прав, когда писал: «Великие души всегда лояльны, послушны и почтительны по отношению к тем, кто поставлен над ними, и только  ничтожные,  низкие души  поступают иначе»…

Поистине только слепое и цельное принуждение (насилие!) порабощает и унижает человека.

Напротив, духовный, свободно признанный авторитет воспитывает человека к свободе и силе.

С того момента, как человек своим внутренним свободным признанием приемлет, покрывает и наполняет внешний закон, несвобода исчезает и социальный авторитет входит в его жизнь в качестве дружественной и ценной опоры.

Так обстоит дело во всех областях общественной жизни.

Итак, духовная свобода совсем не исключает социального авторитета.

Авторитет же имеет задачу обращаться к внутренней свободе человека, взывать к ней, воспитывать её и укреплять её.

Семя внутренней свободы должно пустить ростки, окрепнуть, выгнать ствол и стать расцветшей свободой, но заменить эту свободу нельзя ничем.

Только тот, кто способен к самостоятельному пению, может войти полноправным певцом в поющий хор.

Таково значение духовной личности.

Внутренняя свобода есть первая и священная основа духовного характера.

Внешняя же свобода нужна человеку для того, чтобы стать духовным центром, чтобы приобрести внутреннюю свободу.

Внутренняя свобода есть не что иное, как живая духовность человека.

И тот, кто это продумает и прочувствует, поймёт сразу – в чём значение долга и дисциплины: ибо и долг, и дисциплина (верно и глубоко понятые!), суть лишь видоизменения внутренней свободы, которая добровольно приемлет эти внутренние связи и свободно определяет себя к внутренней и внешней связанности.

Если принять во внимание эти основоположения, то нашему умственному оку откроется верное понимание политической свободы.

Политическая свобода есть нечто драгоценное и ответственное, но именно постольку, поскольку за ней живёт и действует духовная, внутренняя свобода.

Чтобы верно понести и использовать политическую свободу, необходимо понять – в чём её драгоценность и какую ответственность она возлагает на человека.

Политическая свобода есть разновидность внешней свободы: человеку предоставляется право и возможность самостоятельно говорить, писать, выбирать, решать и подавать свой голос в делах общественного устроения.

Его требования «не мешайте, не заставляйте, не запрещайте — я сам!..» — удовлетворяются, но уже не только в вопросах его внутренней духовной жизни, а в вопросах общего и совместного устроения.

Он объявляется полномочным соучастником, состроителем, сораспоряжающимся в этих делах. И уже не только ограждается его собственная внутренняя свобода, но ему самому предоставляется решать о других людях – об их свободе или несвободе, об их жизни и поведении.

Очевидно, что политическая свобода гораздо больше — и по объему и по ответственности, — чем внешняя свобода, ибо последняя даёт человеку права в его собственных внутренних делах, права над собою и своей душой, а политическая свобода даёт ему права и в чужих делах, права над другими людьми.

Это значит, что политическая свобода предполагает в человеке, которому она даётся, гораздо большую зрелость, чем свобода духа.

Ошибающийся в своих внутренних делах вредит себе; ошибающийся в вопросах чужой свободы и чужих дел — вредит всем другим.

Поэтому верное соотношение этих трёх свобод таково:

• внешняя свобода дается человеку для того, чтобы, он внутренне воспитал и освободил себя;
•  политическая же свобода предполагает, что человек воспитал и освободил самого себя, и потому она даётся ему для того, чтобы он мог воспитывать к свободе других.

Что сделает из политической свободы человек, который не созрел до неё?

Чем заполнит он свои политические права, если сам он остался рабом своих страстей и своей корысти?

Чего могут ждать от него другие люди, если он свою собственную жизнь превратил в сплошное падение и унижение?

Что даст своей стране такой человек, злоупотребляя свободою слова, печати, собраний, выбирая криводушно, голосуя продажно, решая все вопросы общины и государства по прихоти своих страстей и по нашепту своих личных интересов?

Не станет ли он опаснейшим врагом чужой и общей свободы?

Не распространит ли он в процессе всеобщего растления своё собственное рабство на всех своих сограждан?

Вопрос о том, кто созрел для политической свободы и кто – нет, решить нелегко. Тем более, если подходить к людям с чисто внешним, формальным мерилом.

И, тем не менее, основное правило остаётся непоколебимо: политическая свобода по силам только тому, кто или завершил своё освобождение, или кто находится в процессе внутренней борьбы за него, понимая его драгоценность, обязательность и ответственность.

Человек и народ, чуждые этому сознанию и не вовлечённые в этот внутренний процесс, извратят свою политическую свободу, а может быть, погубят и себя вместе с нею.

Если признать это, то будет уже нетрудно устранить из сознания вреднейший парадокс,

утверждающий якобы необходимость и даже полезность безграничной свободы (крайний либерализм, анархизм).

Ни внешняя свобода духа, ни политическая свобода никогда не должны проводиться до беспредельности и разнуздания.

Внешняя свобода духа должна служить внутреннему самоосвобождению, ибо только внутренняя свобода создает человека в его духовном достоинстве.

Предоставляя человеку внешнюю свободу, необходимо объяснять ему, что смысл её – во внутреннем самоосвобождении, что внутренняя свобода не отрицает ни духа, ни авторитета, ни дисциплины, и что человек, не сумевший внутренне освободить себя к духу, к дисциплине и к свободной лояльности, не заслуживает политической свободы, потому что он только и сумеет злоупотребить ею, себе и другим на погибель.

Здесь лежит естественная и необходимая грань внешней свободы. Однако в этом же направлении следует искать и предел политической свободы: надо подготовлять человека к ней, объясняя ему, что она теснейшим образом связана с процессом внутреннего самоосвобождения, что политическая свобода призвана служить не личной или классовой корысти, а ограждению и расцвету права, справедливости и Родины; словом,  смысл и корень политической свободы лежит там, где живет и творит духовная, положительная свобода.

А это значит, что и здесь не может быть безграничной свободы — ни в даровании, ни в осуществлении.

Есть минимум внутренней свободы, ниже которого политическая свобода теряет свой смысл и становится всеразрушительным началом.

Человек, не осознавший себя как духовного субъекта, не сумеет понести прав политической свободы.

Народ необходимо всемерно воспитывать к политической свободе, помогать ему в его внутреннем и духовном самоосвобождении.

Первое условие политической свободы есть способность к самодисциплине и лояльности; нет этого условия — и политическая свобода становится даром напрасным и непосильным.

Но если политическая свобода уже «дарована», то критерием её целесообразности является тот же самый процесс внутреннего самоосвобождения.

А именно: если от пользования политической свободой внутреннее самовоспитание людей крепнет, люди научаются блюсти взаимную духовную свободу, а уровень нравов и духовной культуры повышается, то политическая свобода дана своевременно и может быть закреплена.

Но если от пользования политической свободой обнаруживается падение нравов и духовной культуры, если обнаруживается избирательная, парламентская и газетная продажность, если внутреннее самовоспитание людей уступает своё место разнузданности, а свободная лояльность гаснет и люди начинают взаимно попирать личную свободу, то политическая свобода оказывается данному народу в данную эпоху не по силам и должна быть временно отменена или урезана.

Это необходимо продумать и понять раз навсегда: всякая внешняя свобода — и формальная, и политическая — имеет своё единое лоно во внутреннем человеческом мире.

Свобода есть нечто для духа и ради духа.

Свобода есть нечто в духе зреющее и от духа исходящее.

Вне духа и против духа она теряет свой смысл и своё священное значение.

Оторвавшись от духа, она обращается против него и попирает его священное естество. А обратившись против него, она перестаёт быть свободой и становится произволом и всепопиранием.

И тогда наступает то, что вслед за Пушкиным следовало бы назвать «безумством гибельной свободы» («Воспоминание»). И тогда, строго говоря, о «свободе» говорить уже невозможно.

Тогда и «винить» свободу нельзя, ибо злоупотреблять можно всем, но в злоупотреблении виноват злоупотребляющий, а не злоупотребляемая ценность.

Итак: без свободы — гаснет дух; без духа — вырождается и гибнет свобода.

О, если бы люди увидели и уразумели этот закон!

Иван Ильин, выдающийся русский философ, писатель и публицист, сторонник Белого движения и последовательный критик коммунистической власти в России